2003-09-04
Отель-галлюциноген
Лежа в кровати и размышляя
о завтрашнем дне, в состоянии легкой медитации,
я пристально смотрю на одинокое пустое
пятнышко и замечаю проницательный взгляд
двух глаз, смотрящих вверх,
вниз и под множеством случайных углов,
тайно рассматривающий меня; и я
чувствую, как мой взгляд оторвался
от чистого экрана
передо мной и перешел
на восемь пустых пивных банок,
случайно составивших пирамиду.
Я смыкаю веки и думаю:
Сколько часов прошло
с тех пор, как я создал столь
стройное сооружение из банок?
И я ли это был?
Может, наблюдающий взгляд?
Я открываю глаза и вновь пристально смотрю на пирамиду.
Но она уже успела превратиться
в погребальный костер, и
в нем горит мое лицо.
Что это за предсказание, которое
пришло ко мне, как курьер,
безразлично и небрежно обращающийся с посланием,
и ждущий только, чтобы я принял его?
Но я не паду жертвой
этого неуместного откровения,
я не приму это извращение
мысли.
Не приму.
Я запустил подушкой
в эту проклятую могилу, чтобы уберечь свои
глаза от ужасающего осознания,
и я слышу глухой звон
семи пустых пивных банок,
не восьми -
Было ли одной судьбой предназначено остаться?
Почему этот одинокий оловянный солдатик
стоит вопреки
словам моей подушки, несущим разрушение?
Затем, по какой-то странной, дурацкой,
определенно непонятной причине,
банка начинает издавать сдавленные,
прерывистые рыдания.
Горюет ли она оттого, что ее
друзья и родные умерли,
или оттого, что ей не с кем
создать семью?
Их уже нет…
Но нет, не в этом причина.
Это плач ребенка по обманувшей
его матери.
Вопящий страх брошенного младенца.
И этот пронзительный, скорбный, жалобный крик
возвращает к жизни погибшие банки,
и я не верю своим глазам:
все эти
жестянки сливают свои голоса
в какофонии своего жалкого бунтарства
против моей «Доктрины уничтожения»,
обсуждавшейся в моем
Саммите Подушки (которая сейчас
лежит поверженная под железной пятой
алюминиевых анархистов).
Я боюсь, боюсь этих
банок, этих нигилистов-бунтарей.
При приближении одного из них — плачущего ребенка,
я чувствую, что мой страх сейчас
расширится, создавая стену
вокруг моей кровати, в попытке
отгородиться от всего,
но без тени замешательства
крикун легко преодолевает то,
что, как мне казалось, было Великой стеной,
и даже не Берлинской.
Он начинает говорить.
Его слова таинственно доносятся из
дырки в его голове,
словно похоронная музыка: глубокая, глухая
и горестная.
Он говорит мне: «Ты должен
уступить своим снам, так надо.
Мы целый день сидим, думая, как тебе угодить,
а когда ты вернулся, ты
очень невежливо
проигнорировал нас».
В трепете я непроизвольно погружаюсь в дремоту,
и он закрывает мне глаза.
Нет.
Он дает мне солнечные очки с обольстительными видениями,
и я засыпаю в тени.
Засыпаю в поле, среди гиацинтов и шлюх.
Когда я очнулся ото сна
и встал,
мои золотые локоны были в беспорядке.
Я захожу на кухню,
иду к холодильнику.
Открываю банку пива
и только начинаю пить,
как слышу
Плач брошенного ребенка
Marilyn manson "Hotel Hallucinogen"
Перевод obyvatelius_vulgaris